30.07.2015
Странный Париж возникает в кадрах фильма «Кружевница», не то чтобы окраинный и обшарпанный, но какой-то невзрачный, будничный, скучный. Не блестящая столица, не центр культуры, а унылая среда обитания, город ежедневной, раз и навсегда установленной рутины: метро, работа, обед в дешевом бистро, вечер у телевизора; средоточие самых обычных, заурядных людей, так называемых «средних французов».
Жизнь у них тоже средняя, непохожая на ту, что слепит глаза с лакированных страниц «Пари-матч», средняя не только в смысле заработка — это бы еще ничего, — но более всего в смысле духовного тонуса, однообразия впечатлений.
Даже парикмахерский салон, такая, в сущности, изюминка чисто парижского шика, выглядит при ближайшем рассмотрении обыкновенным учреждением, со своей иерархией и четким распределением обязанностей: прежде чем взять в руки ножницы, щипцы и прочие орудия цирюльного ремесла, вчерашняя школьница Беатриса не один месяц должна подметать в салоне полы и быть у мастеров на побегушках.
Впрочем, грех жаловаться, мастера добры с нею, выделяют ей кое-что из полученных чаевых, а одна из лучших парикмахерш, Марилен, даже одарит девочку своей дружбой.
В роли Беатрисы снималась одна из лучших актрис современного французского кино, Изабель Юлпер, опять-таки мало соответствующая не только типу «звезды», но и вообще расхожему представлению о бойкой француженке.
Ее героиня, наоборот, чрезвычайно робка и застенчива и к тому же словно заторможена вопреки обычаям раскованной и самоуверенной нынешней молодежи. Неприметная скромница, послушная тихоня, в постоянной молчаливости которой проглядывает некая загадка. Знак никак о себе не заявившей, не проявившей себя нисколько, но все же предполагаемой незаурядности. Она подтвердится и оправдается к концу фильма.
Правда, совершенно неожиданно, трагическим образом. Но это потом. А пока подруги едут отдыхать. Правда, не в сезон и не на юг, не на Лазурный берег, как, надо думать, хотелось, а неподалеку от Парижа, на атлантическое побережье. Легко вообразить, как убеждают они сами себя и друг друга, в особенности старшая младшую, что надеются отдохнуть от столичной сутолоки, только и мечтают, что пожить две недели в одиночестве и уединении. На деле же вкуса к одиноким прогулкам по пустынным пляжам хватает дня на два, не больше.
И вот уже парикмахерша, терзаемая призраком то и дело упускаемых возможностей, находит себе солидного кавалера и перебирается жить к нему. Беатриса остается одна в невзрачной комнатке дешевого пансиона, на опустевших набережных, порой кажется, что на всем побережье, снятом буднично, трезво, скорее в рыбацком своем обличье, нежели в курортном. Что ж, среди курортной суетливой праздности скромная героиня Изабель Юппер чувствовала бы себя, наверное, не в пример более потерянной. А так она вроде бы на месте, несмелая любительница простодушных развлечений, посетительница открытых недорогих кафе.
Скучная история
На террасе такого вот не слишком живописного заведения и познакомился с ней парижский студент. Впрочем, будущий филолог Франсуа совсем не походил на лихого мастера уличных легких знакомств, всем своим видом соответствуя своему призванию интеллигента левого толка, пренебрегающего модой и прочими «буржуазными предрассудками» книжника, завсегдатая библиотек.
Что ж, любовь беспечного парижского студента и девушки из шляпной мастерской или модного магазина была воспета еще Беранже, не говоря уже о бесчисленных бульварных романистах и авторах оперетт. Мансарда под скатом крыши, скромные пирушки на столе, застеленном вчерашней газетой, несытая компания будущих знаменитостей — все как в песенках и романах. Только вот наша ученица парикмахера какая-то странная. Нет в ней ни беззаботности, ни очаровательной вздорности.
Беатриса по-прежнему застенчива и тиха, и о том, что она порой безмерно счастлива, можно догадаться лишь по тому благоговейному вниманию, с каким вслушивается она в наивно-ученую болтовню юных Сорбонских интеллектуалов. Разумеется, и Франсуа менее всего похож на классического представителя студенческой богемы. Вообще неким душевным холодком веет от этого безусловно честного и внутренне порядочного рационалиста, в добровольных шорах четких логических построений томится его душа. А может, и не томится.
Может, ей чрезвычайно лестно гордиться своим бессребреничеством, своими высокими духовными запросами, своим безразличием к житейской суете. Между тем в суете этой бьются живые люди. Чрезвычайно занимательные, как герои изучаемой литературы. И досадно обременительные, когда их теплое дыхание постоянно ощутимо рядом.
— Не забывай, что ты всегда в ответе за всех, кого приручил, — говорил герой Антуана де Сент-Экзюпери, о котором наш Сорбонский филолог, быть может, писал курсовую работу. Заповедь эта, наверняка воспринятая им как изящная моральная сентенция, на какие всегда была сильна французская словесность, нравственным законом для него не стала.
И дело не только в том, что Франсуа не смог полюбить молчаливую, замкнутую Беатрису, а в том, что при всем своем уме он даже вообразить не может, что происходит с теми, кого мы «приручили», когда мы их бросаем. Ученая начитанность соседствует порой с душевной безграмотностью.
На книжной полке Сорбонского студента-филолога стоит большой снимок Антона Павловича Чехова. Объектив кинокамеры так не случайно останавливается на нем всякий раз, что нетрудно понять: не только герою фильма, но и его автору, режиссеру Клоду Горетта, чеховская муза служит символом веры. Художественным критерием и нравственным ориентиром.
Фильм «Кружевница» представляется «скучной историей» именно в чеховском беспощадном смысле слова. То есть трагической, страшной и вместе с тем обыденной и привычной, подчас даже особого внимания не привлекающей к себе.
Подумаешь, в самом деле. Ну, бросил парень девушку, почувствовав, что не пара она ему, затворнику и книгочею. Кого это удивит в конце двадцатого века, да еще в Париже, полном соблазнов и нечаянных встреч. Господи, с кем не бывает… Жизнь продолжается, модницы просиживают часами в косметическом салоне, юные интеллектуалы спорят о «глобальной модели».
Правда, девушка заболела психически, и в доме скорби среди безмолвных, обреченных старушек автоматически, словно во сне, плетет кружева. Что поделаешь… трудотерапия.
«Скучная история»… По-прежнему не идут из ума чеховские слова, «скучная», потому что старая, как мир, и в новейшей западной цивилизации потребительства и техницизма особо безнадежная. Заурядная для всех, кроме того, кому надрывает сердце.
